Кто последний? – Мы за вами! - Екатерина Мурашова

– Ну а что такое этот управляющий центр? Такой здоровый муравей в муравейнике, или какая-то особая архитектура сосновых иголок, из которых этот самый муравейник сложен?

– Я же тебе говорил – никто этого толком никогда не понимал. То есть были всякие гипотезы, конечно, биополе там и всякое другое, но ни одну из них никому доказать не удавалось.

– Так значит, по твоему надо искать муравьиное гнездо где-нибудь невдалеке от компьютера, а потом как-нибудь пытаться вступить в контакт с населяющими его муравьями? Как они, кстати, между собой общаются?

– С помощью запахов… Ты выслушаешь меня сегодня или нет?

– Так я же и так слушаю, – искренне удивилась Вельда. – И очень внимательно.

– Прежде, чем вступать в контакт с окружающими станцию муравейниками, я немного поразмышлял. Это никогда не вредно, ты согласна? Так вот, нет никаких данных, что за последние несколько сотен лет муравьи как-нибудь видоизменялись. А любое существенное эволюционное преобразование, чего бы оно ни касалось, сопровождается изменением фенотипа.

– Да ну? Кто бы мог подумать! – усмехнулась Вельда. – А что это значит?

– Фенотип – это, грубо говоря, совокупность внешних признаков организма.

– А почему бы им не поумнеть, оставшись внешне такими же?

– Потому что в генотипе любого вида все взаимосвязано. Нет таких хромосом, их участков или даже отдельных генов, ответственных за «ум». Если бы муравьи, пчелы, или любые другие животные стали разумными, обязательно что-нибудь изменилось бы и в их облике и во внешней стороне их жизни. Ничего похожего с лесными муравейниками не произошло.

– Но, может быть, где-нибудь появились какие-нибудь другие, изменившиеся муравьи, но их никто никогда не видел. Допустим, они прячутся…

– Да, это в принципе возможно. Но этот путь ведет в тупик. С равной долей вероятности мы можем предположить, что от нас прячется кто угодно: муравьи, собаки, сойки, дождевые червяки или даже популяция видоизменившихся и сбежавших со станции стульев… Затруднения возникли бы, пожалуй, только у слонов. Да и то только в том случае, если в программу видоизменения не входило измельчание и переход на иную кормовую базу… И тогда я стал думать дальше…

Вельда чувствовала себя весьма неуютно. Ей хотелось возразить Анри, но именно в этот раз она почему-то не решалась это сделать. Все получалось как-то странно. Анри сам признал, что предложенный Вельдой вариант развития событий возможен, но оттого, что он не просчитывается логически, Анри как бы сбросил его со счетов и продолжает рассуждать так, как будто его и не было. Но ведь эти самые дождевые червяки вполне могут существовать и тогда все дальнейшие размышления и действия просто бессмысленны. Значит, надо либо найти способ проверить этот вариант, либо все время иметь его в виду. Но Анри… Ого! – Вельда почувствовала что-то вроде ожога от простой и в то же время невероятной догадки. – Все это могло значить только одно: Анри был прав и вовсе не кокетничал, когда говорил об ограниченности собственного мышления. Он сам знает об этом и предупреждал Вельду. Она не поверила ему тогда и вот, убедилась сейчас… Но то, что она наконец заметила это, в свою очередь, означает, что… На этом месте своих размышлений Вельда поставила аккуратную бетонную стену темно-серого цвета. Достаточно! – сказала она себе. – Знать не хочу и думать не желаю на эту тему! – и она снова вернулась к тому, что говорил Анри.

– … Таким образом получается, что все, что я смог придумать, есть абсолютно невероятная ерунда, – грустно закончил Анри. – И вот парадокс: что-то есть, но это что-то ничем быть не может. Как его решить? Был такой народ: древние греки, так вот они…

– Анри, а те старые книги, которые ты так любишь читать? Неужели те люди никогда не размышляли на подобные темы? Ты же говорил мне, размышлять было чуть ли не самым их любимым занятием. Может быть, там есть какие-нибудь догадки, которые нам уже и не могут прийти в голову, если верить твоим словам о том, что за последние лет 300 все мы здорово поглупели?

– Вельда, – Анри с удивлением взглянул на молодую женщину. – С тобой что-то происходит…

– Что такое? – забеспокоилась Вельда.

– Ты замечаешь, что теперь ты говоришь совершенно иначе, чем тогда, когда мы с тобой познакомились? Изменились не только слова, изменился сам стиль речи…

– Наверное, все меняются, попав из городов на станцию…

– Нет, уверяю тебя, далеко не все. Наоборот, большинство людей остаются подчеркнуто такими же, ищут себе в этом убежище и подгоняют под себя тот маленький кусочек окружающей среды, который им удалось завоевать. Возьми Стефани… Другие на станции только дети.

– Наверное, ты прав, – подумав, согласилась Вельда. – Но тогда остается предположить, что это ты на меня так влияешь. Или Митра. Или Кларк. Или вы все вместе.

– Почему тебе всегда хочется спихнуть все на кого-то другого? Даже если речь идет о достоинствах?

– Спроси у Эсмеральды.

– Тебя… ты что, ревнуешь?

– Да нет, что ты! – Вельда расхохоталась. Вообще-то она смеялась крайне редко, ограничиваясь улыбкой, но предположение Анри действительно насмешило ее. – Я вообще не знаю, что такое ревность. Я же из города, а в городах не ревнуют. Ты разве забыл? Ревность – это пережиток тех времен, когда люди были больными и некрасивыми, и если кому-нибудь удавалось урвать кусочек послаще, то он сидел и дрожал от страха, что сейчас придут и отнимут. Тем более, что действительно могли отнять. Я правильно излагаю?

– Откуда у тебя… такое понимание событий?

– Ну, я немножко занимаюсь самообразованием. Твой компьютер подключен к обучающим сетям и… Я ведь должна заботиться о том, чтобы тебе со мной не было скучно! Мне очень нравятся исторические программы… Послушай, Анри, а ты что, когда-нибудь… испытывал ревность?

– Да, – помедлив, сказал Анри.

– Вот здорово! И кого же ты ревновал? Эсмеральду?

– Нет, тебя.

– Меня?! – Вельда вытаращила глаза от изумления. – К кому?

– К Кларку. Я имею в виду Кларка-старшего.

– Как это? – Вельда по-прежнему ничего не понимала. – Ведь Кларк мертв. И когда я была с ним, мы с тобой даже не знали друг друга…

– Видишь ли, Вельда, – грустно усмехнулся Анри. – Даже в самых хороших обучающих программах нет исчерпывающих сведений. Особенно если речь идет о чувствах…

– Ну ладно, – отступила Вельда, с некоторой тревогой наблюдая за тем, как ходят желваки на скулах Анри. – Может быть, мы когда-нибудь еще поговорим об этом, Потом… Мы, кажется, говорили о книгах…

– Да… То есть нет. Я искал, но ничего не нашел в книгах. Понимаешь, те люди… У них одновременно наличествовали и мания величия, и комплекс неполноценности. Они ужасно боялись, не верили в то, что сумеют найти выход, и в то же время считали себя венцом природы и даже помыслить не могли о том, что в природе может быть что-нибудь после и помимо них. Все, что я нашел, сводится в конце концов к самому человеку. Те же мутанты или результаты генетических экспериментов. Потом еще роботы. Чрезвычайно забавные рассказы о том, как всяческие машины безумно усложняются, становятся разумными и захватывают власть над людьми. Люди очень гордились своими машинами и считали их очень сложными. Им, видимо, как-то не приходила в голову мысль, что любая одноклеточная водоросль на много порядков совершеннее любой их машины и, следуя их логике, гораздо скорее может стать разумной… Ну, еще, конечно, пришельцы с других планет. Всякие разные. Страшно доброжелательные и наоборот, одержимые жаждой убийства и уничтожения. Но таких деликатных, как у нас, мне что-то не встретилось. И вообще… Знаешь, это даже страшно, хотя и прошло столько лет. Тогдашние люди совершенно однозначно видели Землю ПОСЛЕ себя. Они видели ее УМИРАЮЩЕЙ. Атомная война, экологическая катастрофа, взрыв на Солнце и всякое другое – но в целом мысль одна и та же: после людей земля существовать не будет. Так что, как ты понимаешь, вопрос, актуальный для нас сейчас, для них просто не стоял. Им просто ни к чему было размышлять на эту тему… Да, еще были разумные вирусы. То есть, они вроде и не были разумными, а просто проникали в мозг человека и…